Вы должны взять это богатство и построить сильную Америку. Вам по силам подобное, ибо вы наделены волей. Воспользуйтесь возможностью и увлеките своим примером весь мир. Народы угнетенных стран увидят в вас пример представительского правления. И, как указывали моя дорогая жена и дочь, половина граждан планеты – женщины. Я обязан им очень многим. Кто бы ни задумался о моем труде ныне или впредь, не должен забывать, что это продукт не одного разума и души, но трех. Посему вы когда-нибудь должны подумать о введении всеобщего избирательного права.

– Не потрудитесь ли растолковать? – проворчал Сэмон Чейз. – Я не понял, что вы имеете в виду.

– Тогда я пролью свет. Все здесь присутствующие наверняка верят в узы, связывающие мужчину и женщину. Брак – установление, равным образом соединяющее оба пола. Ибо один не может существовать без другого. Женщина может не уступать своим интеллектом своему партнеру. Оба равны перед законом. Могут владеть собственностью. Но в одном они все-таки неравны. Женщины не могут голосовать.

– И никогда не будут! – вскинулся Эдуард Бэйтс.

– Позвольте спросить почему, – спокойно осведомился Милл.

– Причины прекрасно известны. Их слабость. Их нервы, их непоследовательность.

Доводы ничуть не тронули Милла.

– Вижу, вы их недооцениваете, сэр. Но спорить сейчас не хочу. Просто скажу, что в один прекрасный день придется подумать о всеобщем избирательном праве, если эта страна намерена стать истинной демократией, представляющей всех своих граждан. Не прямо сейчас, но рано или поздно вам не миновать этого решения.

– На Юге мы относимся к женщинам с большим почтением, – промолвил Иуда П. Бенджамин. – Не решусь утверждать, что предоставление им права голоса скажется на почтении в негативном плане. Но если проследить вашу логику до самого конца… ведь дальше вы думаете о предоставлении права голоса неграм?

– Да. В конечном итоге надо мыслить об идеальном всеобщем праве голоса. Чтобы стать истинно свободным, человек должен быть уверен, что остальные люди свободны тоже. Когда же другие являются движимым имуществом – будь то женщины, негры или любые прочие, – свобода будет неполной. Истинная демократия распростирает свободу на всех своих членов.

Милл смолк, чтобы перевести дыхание, и притронулся платком к губам. Но не успел снова раскрыть рта, как раздался стук в дверь и вошел секретарь Хей.

– Президент Линкольн, уважаемые члены Кабинета, прошу простить меня за вторжение. Однако я уверен, что вы охотно выслушаете содержание этой телеграммы. – Он поднял листок и зачитал: – Квебек взят, враг разбит наголову. Подпись: генерал Шерман.

В последовавшей тишине негромкие слова президента были отчетливо слышны всем присутствующим:

– Значит, все. Война выиграна.

Триумф

О, сладостная весть! О, упоение!

Взрослые кричали, дети верещали, церковные колокола трезвонили со всех сторон. Люди ликовали до хрипоты, срывая голоса, и даже не замечали этого от счастья.

О победе кричали во всеуслышание, вопили во всеуслышание, пели во всеуслышание. С падением Квебека пала и власть британцев. Заслышав радостную весть, люди высыпали на улицы. Победа! День, такой пасмурный и холодный с утра, согрелся теплом победы, озарился солнцем успеха.

Возле Белого дома собралась толпа, криками призывавшая президента.

– Я должен выйти и поговорить с ними, Мэри, – промолвил Линкольн.

– Но не в этом же старом, помятом костюме в день такого праздника!

Она стояла на своем, пока президент не отказался хотя бы на денек от своего потрепанного, лоснящегося черного костюма ради нового черного фрака из тончайшего сукна, белой крахмальной полотняной сорочки и фуляра из превосходнейшего французского шелка.

– Я так горжусь тобой, отец, – с улыбкой всплеснула руками Мэри. Он ответил радостной улыбкой, потому что после смерти Вилли Мэри улыбалась очень редко. Она тоже отказалась от своего черного платья, хотя бы на день, надев белое бальное платье, украшенное сотнями черных цветочков.

Рука об руку вышли они на балкон, и толпа радостно взревела. Линкольн не мог сказать ровным счетом ничего, и даже если бы попытался, его бы никто не расслышал. Они просто с улыбками махали руками, пока не замерзли. К тому же, когда они возвращались в дом, к подъезду уже подкатывали первые коляски.

Члены Кабинета собрались в Зеленой комнате, где к ним присоединилось воинство старших сенаторов с Капитолийского холма. В тесных стенах перекатывалось эхо восторгов и веселого смеха. Протолкнувшись через собрание, Хей привлек внимание президента.

– Тут русский посланник.

– Барон с непроизносимой фамилией?

– Да, сэр. Барон Штокль. Хочет поздравить.

– Еще бы ему не хотеть после того, что британцы сделали с русскими в Крыму.

Пышно одетый барон с золотой звездой на шее размером с суповую тарелку схватил Линкольна за руку и принялся встряхивать ее, будто рукоятку помпы, с такой энергией, что его парик грозил сползти на глаза.

– Позвольте сердечнейшим образом, господин президент, поздравить вас с победой на поле боя. – Отступив в сторону, он указал на военного в элегантном мундире. – Позвольте представить вам адмирала Нахимова, пришедшего сюда на флагманском корабле с визитом, по случайному совпадению, весьма своевременно.

У адмирала оказались мозолистые ладони, крепкое пожатие и на удивление хороший английский.

– Я знаю, как трудно топить английские корабли, и восхищен тем, как это делают ваши моряки, – сказал он.

Линкольн кивнул в знак согласия.

– Мы и в самом деле потопили множество кораблей.

Тут к его локтю прикоснулись, отзывая в сторону.

– Миссис Линкольн хочет, чтобы вы вместе с ней встречали гостей, – проговорил Николай.

По мере того как в Белый дом набивалось все больше и больше доброхотов, выстроилась своеобразная очередь на прием. Линкольн обменивался с каждым гостем парой слов и рукопожатием. Мэри, отнюдь не жаждавшая прикасаться к такому количеству чужих рук, держала букет, кивая и улыбаясь.

Собрались по большей части политики и их дамы, хотя было и несколько генералов, да еще русский адмирал; большинство офицеров еще не вернулись с моря и полей сражений. Конечно, присутствовали и зарубежные сановники, и послы, а также местная знать.

– Какой величественный день! – сказала мисс Бетти Дюваль.

– Несомненно, – отозвалась Мэри Тодд Линкольн. Голос ее обрел интонации южных Тоддов, а не янки Линкольнов. – Хорошо ли вы поживали?

Мягкость ее слов противоречила резкости их смысла. Сперва подвергнувшись домашнему аресту в Вашингтоне за откровенно конфедератские воззрения, мисс Дюваль была выслана на Юг вместе с вдовой Гринхау, стоявшей теперь рядом с ней. К последнему средству прибегли, когда выяснилось, что они сочувствуют южанам не только на словах, но и активно шпионят в пользу Юга. О заключении под стражу женщин их положения и преклонных лет не могло быть и речи. Ссылка на обнищавший военный Юг сама по себе послужила немалым наказанием.

– Весьма недурно. Наши мальчики справились, не правда ли?

– Несомненно. Солдаты Севера и Юга бились плечом к плечу, чтобы вышвырнуть иноземных захватчиков. Восхитительный день.

Все они улыбнулись, забыв о прошлом хоть на минуту. Нынче вечер победы, а не сведения счетов.

Скоро в комнате скопилась такая толпа, что у Мэри от духоты заболела голова. Шепнув об этом мужу, она выскользнула за дверь. Линкольн прилежно пожимал протянутые руки, но почти не смотрел на посетителей.

– Нынче день победы американского оружия, – сказал офицер. Линкольн взглянул сверху вниз на коренастого военного, тряхнул его руку и тут же выпустил.

– Искренне надеюсь, что вы оправились от горячки, генерал Макклеллан.

– Целиком и полностью, – решительно заявил Наполеончик. – И снова готов послужить своей стране на поле брани. – В голосе его не прозвучало ни намека ни на медлительность и уклонение от битвы, ни на потери, понесенные, когда он в конце концов неохотно вступил в борьбу.